Убить педофила

Последнее время на казахстанцев обрушилась лавина сообщений о половых преступлениях в отношении детей. Какая-то эпидемия насилия. Недели не проходит без новости о малолетних жертвах извращенцев. Иногда их, извращенцев, ловит полиция, — вот как на днях в Петропавловске. Иногда выслеживают и вяжут сами граждане, — как недавно в Жезказгане. Иногда нелюди какое-то время остаются на свободе, наводя ужас на жителей населенных пунктов, как в случае с 6-летней девочкой из Актау, находящейся по сей день в тяжелейшей коме… Конспирологи-любители вещают в соцсетях: это все неспроста, это нас так отвлекают от чего-то действительно страшного. Помилуйте, от чего? От дальнейшей девальвации тенге? 

С новым всплеском педофильской активности наш, чего греха таить, отформатированный и оттолераненный социум каждый раз дергается, как та лягушка, к которой подключены электроды. На очень больные точки ток подают, потому что. И всякий раз с новой силой вспыхивает в обществе дискуссия: что же нам с ними делать, с этими педофилами? Может, того? Пора уже мораторий на смертную казнь отменить? Казахстан в Совет Европы не рвется, что мы, в конце концов, теряем? А так хоть детей защитим.

Нельзя сказать, что государство бездействует в этом щекотливом вопросе. К примеру, мы дозрели до того, чтобы кастрировать педофилов при помощи химических препаратов, это раз. Начали публиковать адреса извращенцев в интернете, в открытом доступе, это два. Боремся, не сидим, сложа руки. Но сами при этом чувствуем, что проигрываем по всем фронтам, и что они, педофилы, имеют нас, как хотят.

Тут важно определиться с терминами, поскольку наименование "педофил", на мой взгляд, только сеет сумятицу в мозгах, но не дает внятного определения сути такого явления, как насилие над детьми. Начнем с того, что не каждый педофил – насильник и садист, и не каждый насильник и садист – педофил. Жажда мучить и убивать беззащитных зачастую не имеет ничего общего с классическим определением педофилии как сексуальной перверсии. Примером может служить совершенно жуткая история, произошедшая в Петропавловске в далеком 2004 году.

Средь бела дня из окна туалета бывшего рабочего общежития в самом центре города была выброшена пятилетняя девочка. Смерть наступила мгновенно. К сожалению, подтвердилось худшее: ребенок перед смертью был изнасилован. К чести полиции, убийцу поймали буквально на следующий день – отсиживался в дачном домике, на окраине города. Он не был педофилом, никогда прежде не испытывал болезненной страсти к детям. Молодой человек, ничем не примечательный, ранее судимый, освобожден недавно условно-досрочно — за хорошее поведение и сотрудничество с оперчастью. Начали "пробивать", как сидел, и тут выяснилось, что во время отбывания наказания его неоднократно насиловали сокамерники. Классика жанра: "сел" простой гопник "с раёна", из рабочей семьи, очень привязанный к матери и сестре, "вышел" — выродок, готовый терзать и убивать.

В тот вечер он напился до скотского состояния: обмывал свое условно-досрочное. В общагу пришел в поисках сексуальной разрядки — к знакомой девице легкого поведения. Та, испугавшись, не открыла дверь. И тогда под руку подвернулась девчушка, которая играла с котенком в общажном коридоре. Был бы это киношный ужастик, режиссеру бы попеняли на котенка, как на китчевую слезовыжимательную деталь. Но котенок был реальный, действительно фигурировал в материалах дела…

К чему я это вспоминаю сейчас? Да к тому, что подобный "продукт общества" никакой химкастрацией не исправишь. Желание отыграться на том, кто слабее, — оно неискоренимо. Я бы назвала этот феномен "синдром опущенного". Только проблема в том, что опущенных в стране гораздо больше, чем тех, которых насиловали на зоне.

На суде мать растерзанного ребенка несколько раз падала в обморок. Подсудимого приговорили к смертной казни. Исполнить ее оказалось невозможным: к тому времени уже был введен мораторий. Итог: пожизненное. Когда после оглашения приговора конвой выводил заметно приободрившегося убийцу, в память врезались растерянные, даже потерянные лица присутствующих: как же так? Это что же такое делается? В тот вечер мы с коллегами допоздна засиделись в нашей редакционной кафешке: снимали стресс после тяжелейшего судебного процесса и все никак не могли успокоиться, повторяя: "Как же так? Зачем их оставляют в живых, таких вот? Для чего они нужны?". Самый взрослый и опытный из нас, молодых журиков, поднял указательный палец вверх и авторитетное произнес, безо всякой иронии: "Для опытов их оставляют. Для особо секретных".

Это прозвучит, возможно, дико, но я до сих пор не слышала более разумного объяснения тому, зачем мы платим налоги на содержание отморозков и убийц детей.

Знаете, в данном контексте все тезисы о гуманизации уголовного права отдают жеманным соплежуйством. С тех пор, как действует мораторий на смертную казнь, мы не стали гуманней, нет. Мы стали еще озлобленней и лицемерней. Мы утешаем себя и родственников зверски замученных детей дежурным утешением: "Этих уродов на зоне сами зэки опустят и убьют!". С чего мы вообще это взяли? Почему мы наивно верим, что по ту сторону колючей проволоки справедливости больше, чем по эту?

Ответ прост: мы просто убаюкиваем собственную совесть, а она всё никак не убаюкивается. Плачет и болит.